7 сентября 2020 г. на 51-м году жизни после продолжительной болезни
скончался известный американский славист,
профессор Чикагского университета Роберт Бёрд (Robert Bird).

 

Профессор Бёрд автор монографий о Вячеславе Иванове, Федоре Достоевском, Андрее Тарковском, десятков статей о русской литературе и культуре ХХ столетия, переводов произведений Вячеслава Иванова, Павла Флоренского, Сергея Булгакова. Профессор Роберт Бёрд принимал деятельное участие в изучении наследия А.Ф. Лосева и в судьбе «Дома А.Ф. Лосева», где он неоднократно представлял свои работы и выступал с научными докладами. Преждевременный уход Роберта Бёрда, несомненно, невосполнимая утрата и для русской науки и культуры.

 

Элегия

 

Жаркий сентябрь весь пожар неистреблённого лета

     в парк, по какому иду под непожухлой листвой

прячась, вдувает. И диск солнца — он мнится тем ближе

     к тёплой земле, чем сильней заполдень. Кажется: ночь

будет той самой порой, что разогреет и травы

     и под подошвами грунт, их обращая в постель.

В ней так легко задремать очень надолго, покуда

     яркие, ясные сны, точно теченье огней

вдоль по пунктирам орбит мир обнимающей ночи

     будут подобьем существ нас созерцающих плыть.

 

Ты накануне заснул. Пусть будет сон твой счастливым,

     если возможно сказать так о покое таком.

Что-то совсем не могу с мыслями нынче собраться.

     Тянется к ветке рука — и загибается ветвь

так, что её не схватить. Время течёт по-другому:

      медленно или совсем, кажется, что никуда.

Смотришь на солнечный свет сквозь изумрудную крону —

     листья в испарине: то дождь, не просохший с утра.

Пламя и влага, земля, кроной проросшая в воздух.

     Но четверица стихий кажется внешней уму.

 

Что же мне делать теперь? Взять и по-зверски напиться,

     как напивались с тобой? Кто ж англичан перепьёт!

Будем считать, что и здесь ты победителем вышел —

     ты, кто играл лучше всех в теннис ли, в регби ль, в футбол,

ноги ломая; с штырём, всаженным в кость, потащивший,

     помню, когда-то меня снова на теннисный корт.

Ты победителем был и абсолютно бесстрашным.

     Что тебе боль или смерть? Лишь обстоятельства, но

мысль и анализа нож блещут поверх обстоятельств,

     их рассекая как плод и извлекая зерно.

 

Как обращаться к тебе ныне из ясных пределов

     дня в тот предел, где сбылись смыслы, где движется ночь

снами пыланий по тем линиям выше и ниже

     звука, что нам предстают будто пунктиры орбит?

Как мне тебя выкликать: паспортным или крещальным

     именем? Как называть: Роберт или Симеон?

Впрочем, душе всё равно: я буду звать тебя «Роберт»,

     так как и звал, почитай, тридцать без малого лет.

Парк — словно некий придел, и сквозь мозаику листьев

     льётся на тех, кто вошёл, неубывающий свет.

 

Кто-то б сказал: «Словно хор». Нет! Просто каждая птица

     партию тянет свою, и получается вязь

множественных голосов — вот кардинал алопёрый

     в пять или шесть бойких нот из-за затакта ведёт

то, чему нотой одной пение певчей овсянки,

     разнообразя лишь ритм, аккомпанирует и

нотою — тоже одной — вторит ей сойка, вся цветом

     будто бы неба лазурь, в жёлтой рубашечке чиж-

американец дуэт (также и спор) с кардиналом

     свой начинает: и кто громче, счастливей поёт?

 

Все они — все об одном: том, что по эту границу.

     Птице — тебе бы вспорхнуть в их восхищённый концерт.

Ты ведь и сам говорил: «Ну называй меня Птичкин!»

     Я и тогда и сейчас даже и в шутку — не смог.

Ты слишком верил в слова, а не в счастливые ноты.

     Я вот, признаться, совсем нынче не верю в слова.

Ты слишком верил и в мысль, и в беспощадный анализ

     и «беллетристикой» всё, что вне его, называл.

Я ж — только в синтез, увы. Впрочем, не время нам спорить:

     за окоёмом «сейчас» в неубывающем «там»

 

мы и доспорим с тобой и обязательно выпьем.

     Ты мне в июле писал, что взял и вырастил сад

маленький — розы, горох и огурец с помидором! —

     среди чикагских камней, я же тебе отвечал,

что мне понятна твоя радость: на даче отцовской

     свежий растил виноград, сок обращая в вино,

тоже не раз. Ну и где эти сады-огороды?

     Пусть же приснится тебе в отдохновительном сне

тот окончательный сад, где и прохлада, и солнце,

     оплотневают плоды верной заботой стихий.

 

И вот ещё что: слова за сверхпредельным пределом —

     это уже не слова. Значит, и эти стихи

пусть превращаются в то, что больше ритма и звука,

     в некую как бы волну, в предощущение, всплеск,

или — понятной тебе речью, оформленной в слове, —

     в свет, что рисует себя на темноте полотна.

Это и будет уже овеществленьем того, что

     прежде и не помышлял: субстанциальный скачок

в мир, где в своей полноте жест, совпадающий с мыслью,

     резким движеньем своим сам же себя превозмог.

 

8 сентября 2020. Питтсбург              Игорь Вишневецкий